DOI Page / Citation link:
https://doi.org/10.11588/diglit.55687#0426
422
Светлана М. Червонная
сунков были сосны, орнаментальные узоры их
корней, выступающих над поверхностью земли.
Рисовал он каждую свободную минуту - дома,
в школе, на улице. Однажды незнакомый про-
хожий, увидев эти рисунки, посоветовал маль-
чику поступить в художественную школу и дал
ее адрес. Эта школа оказалась тем самым Ви-
тебским Вхутемасом (в череде его меняющихся
названий в тот период акцент был сделан на
слове «практический» - Практический худо-
жественный институт), слава о котором уже
гремела в молодой «Стране Советов» (больше
в России, чем в самой Белоруссии), пылавшей
в те годы очистительным огнем «революцион-
ного», «экспериментального», «левого» ис-
кусства. Директором школы был Казимир Ма-
левич - первый учитель Пашкевича.
Пашкевич в 15 лет поступил в Витебский
Вхутемас и успешно окончил его, но не стал по-
следователем Малевича, пережив вместе со всей
белорусской живописью 1920-х годов смятение
и раскол, связанные со «сменой вех» в совет-
ской художественной педагогике, с поражением
«авангарда», который должен был уступить
место уже вызревавшему на академической ос-
нове «социалистическому реализму». Мале-
вич, Фальк и Юдовин вынуждены были уйти
из школы и уехать из Витебска. Для усиления
ее «здорового» педагогического состава сюда
прислали из Ленинграда художников жест-
кой академической ориентации - скульптора
М. Керзина, живописцев В. Волкова и М. Энде.
Именно они готовили из Пашкевича будуще-
го мастера «советской сюжетно-тематической
картины» и содействовали его поступлению
в только что созданную Всероссийскую Акаде-
мию художеств/
Пашкевич скупо вспоминает время своей
учебы в Ленинграде. Продолжалась она недолго,
всего три года (1930-1933), но «крутой марш-
2 В 1930 году Ленинградский Художественно-техниче-
ский институт преобразовали в Институт пролетарских
изобразительных искусств (ИнПИИ), но как только «про-
летарская культура» вышла из моды, его назвали (в 1932
году) Ленинградским институтом живописи, скульптуры
и архитектуры (ЛИНЖАС). В 1933 году Институт вве-
ли в структуру созданной по постановлению Совнаркома
РСФСР от 11 октября 1932 года Всероссийской Акаде-
мии художеств. В мае 1934 года ее директором был назна-
чен И. И. Бродский - главный мастер набиравшей силу
официальной советской художественной «Ленинианы»,
пожалуй, первый придворный художник новой советской
формации.
рут» его творческой биографии несомненно
начинается в Ленинграде. Не получив государ-
ственной стипендии, отшатнувшись от той офи-
циальной рутины, которая насаждалась в Ака-
демии, Пашкевич оставил ее на третьем курсе,
как он пишет, «по официальным и материаль-
ным причинам».2 3 В то же время он с гордостью
говорит: «Моими учителями были А. Рылов
и К. Петров-Водкин»,4 и надо знать историю
советского искусства рубежа 1920-30-х годов,
чтобы представить себе, какой сильнейший
творческий коктейль питал молодого живопис-
ца: сначала К. Малевич, потом А. Рылов и К. Пе-
тров-Водкин с их классической традицией и ро-
мантикой, для которой уже не было не только
«простора» (пользуюсь названием самой из-
вестной картины Рылова Какой простор!}, но
даже атмосферы для существования. Неслучай-
но оба эти художника не пришлись «ко двору»
Всероссийской Академии художеств и пример-
но в то же время были вынуждены покинуть ее
по аналогичным «официальным и материаль-
ным причинам». Но даже на своем трагическом
излете, едва затронув своим крылом творчество
молодого воспитанника Академии, романтика
Рылова и Петрова-Водкина оставила в живопи-
си Пашкевича свой яркий, неизгладимый след.
В 1933 году он возвращается в Белоруссию
и переезжает в Минск. О его неполно, фрагмен-
тарно сохранившейся живописи 1930-х годов
я могу судить по одной известной мне картине
1937 года (рабочее название Террор}, представ-
лявшей трагическую гибель человека - в офи-
циальном историческом контексте, конечно,
коммуниста, ибо не было у советского искус-
ства тогда других героев. Но от коммунистиче-
ской риторики и пропаганды в этой живописи
было мало: была просто человеческая трагедия
- ночь, разбитое снаружи окно, распростертое
на полу тело, ослепительный свет электриче-
ской лампы, пламя человеческой крови, 1937
год... Это было искусство, еще вдохновленное
революционной романтикой и социальными
утопиями уходящей эпохи и уже проникнутое
тревожными алгоритмами предчувствия при-
ближающейся катастрофы.
Картины Пашкевича 1930-х годов экспони-
ровались на выставке, приуроченной к Декаде
3 Paśkevićius (1994: 16).
4 Paśkevićius (1994: 16).
Светлана М. Червонная
сунков были сосны, орнаментальные узоры их
корней, выступающих над поверхностью земли.
Рисовал он каждую свободную минуту - дома,
в школе, на улице. Однажды незнакомый про-
хожий, увидев эти рисунки, посоветовал маль-
чику поступить в художественную школу и дал
ее адрес. Эта школа оказалась тем самым Ви-
тебским Вхутемасом (в череде его меняющихся
названий в тот период акцент был сделан на
слове «практический» - Практический худо-
жественный институт), слава о котором уже
гремела в молодой «Стране Советов» (больше
в России, чем в самой Белоруссии), пылавшей
в те годы очистительным огнем «революцион-
ного», «экспериментального», «левого» ис-
кусства. Директором школы был Казимир Ма-
левич - первый учитель Пашкевича.
Пашкевич в 15 лет поступил в Витебский
Вхутемас и успешно окончил его, но не стал по-
следователем Малевича, пережив вместе со всей
белорусской живописью 1920-х годов смятение
и раскол, связанные со «сменой вех» в совет-
ской художественной педагогике, с поражением
«авангарда», который должен был уступить
место уже вызревавшему на академической ос-
нове «социалистическому реализму». Мале-
вич, Фальк и Юдовин вынуждены были уйти
из школы и уехать из Витебска. Для усиления
ее «здорового» педагогического состава сюда
прислали из Ленинграда художников жест-
кой академической ориентации - скульптора
М. Керзина, живописцев В. Волкова и М. Энде.
Именно они готовили из Пашкевича будуще-
го мастера «советской сюжетно-тематической
картины» и содействовали его поступлению
в только что созданную Всероссийскую Акаде-
мию художеств/
Пашкевич скупо вспоминает время своей
учебы в Ленинграде. Продолжалась она недолго,
всего три года (1930-1933), но «крутой марш-
2 В 1930 году Ленинградский Художественно-техниче-
ский институт преобразовали в Институт пролетарских
изобразительных искусств (ИнПИИ), но как только «про-
летарская культура» вышла из моды, его назвали (в 1932
году) Ленинградским институтом живописи, скульптуры
и архитектуры (ЛИНЖАС). В 1933 году Институт вве-
ли в структуру созданной по постановлению Совнаркома
РСФСР от 11 октября 1932 года Всероссийской Акаде-
мии художеств. В мае 1934 года ее директором был назна-
чен И. И. Бродский - главный мастер набиравшей силу
официальной советской художественной «Ленинианы»,
пожалуй, первый придворный художник новой советской
формации.
рут» его творческой биографии несомненно
начинается в Ленинграде. Не получив государ-
ственной стипендии, отшатнувшись от той офи-
циальной рутины, которая насаждалась в Ака-
демии, Пашкевич оставил ее на третьем курсе,
как он пишет, «по официальным и материаль-
ным причинам».2 3 В то же время он с гордостью
говорит: «Моими учителями были А. Рылов
и К. Петров-Водкин»,4 и надо знать историю
советского искусства рубежа 1920-30-х годов,
чтобы представить себе, какой сильнейший
творческий коктейль питал молодого живопис-
ца: сначала К. Малевич, потом А. Рылов и К. Пе-
тров-Водкин с их классической традицией и ро-
мантикой, для которой уже не было не только
«простора» (пользуюсь названием самой из-
вестной картины Рылова Какой простор!}, но
даже атмосферы для существования. Неслучай-
но оба эти художника не пришлись «ко двору»
Всероссийской Академии художеств и пример-
но в то же время были вынуждены покинуть ее
по аналогичным «официальным и материаль-
ным причинам». Но даже на своем трагическом
излете, едва затронув своим крылом творчество
молодого воспитанника Академии, романтика
Рылова и Петрова-Водкина оставила в живопи-
си Пашкевича свой яркий, неизгладимый след.
В 1933 году он возвращается в Белоруссию
и переезжает в Минск. О его неполно, фрагмен-
тарно сохранившейся живописи 1930-х годов
я могу судить по одной известной мне картине
1937 года (рабочее название Террор}, представ-
лявшей трагическую гибель человека - в офи-
циальном историческом контексте, конечно,
коммуниста, ибо не было у советского искус-
ства тогда других героев. Но от коммунистиче-
ской риторики и пропаганды в этой живописи
было мало: была просто человеческая трагедия
- ночь, разбитое снаружи окно, распростертое
на полу тело, ослепительный свет электриче-
ской лампы, пламя человеческой крови, 1937
год... Это было искусство, еще вдохновленное
революционной романтикой и социальными
утопиями уходящей эпохи и уже проникнутое
тревожными алгоритмами предчувствия при-
ближающейся катастрофы.
Картины Пашкевича 1930-х годов экспони-
ровались на выставке, приуроченной к Декаде
3 Paśkevićius (1994: 16).
4 Paśkevićius (1994: 16).